Аустерлицкое сражение на страницах романа Л.Н. Толстого «Война и мир. Война и мир аустерлицкое сражение

На вопрос Описание Аустерлицкого сражения в романе "Война и мир" (Подвиг князя Андрея и его разочарование в Наполеоновских мечтах) заданный автором Двутавровый лучший ответ это Пару интересных мыслей:Аустерлицкое поле очень важно для князя Андрея, произошла переоценка его ценностей. Сначала счастье он видел в славе, общественной деятельности, карьере. Но после Аустерлица он "повернулся" к семье, понял, что именно там можно найти настоящее счастье. И тут же мысли его прояснились. Он понял, что Наполеон - не герой и не гений, а просто жалкий и жестокий человек. Так, мне кажется, Толстой покажывает, какой путь истинный: путь семьи.Еще одна немаловажная сцена - подвиг. Князь Андрей совершил геройский поступок, но ничего от этого не испытал, то есть, как он думал, будет какое-то необычное впечатление, чувство, но мысли его во время подвига мелочные и суетливые (перечитайте эту сцену) , значит, Толстой снова показывает - не в общественной деятельности счастье, а в семье.

Ответ от 22 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Описание Аустерлицкого сражения в романе "Война и мир" (Подвиг князя Андрея и его разочарование в Наполеоновских мечтах)

Ответ от Отважный Капитан [мастер]
ссылка
Только с ранением приходит к князю прозрение. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, - совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!… »
И Наполеон, бывший кумир, кажется уже мелкой мухой. «…В эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущим по нему облаками. »

Ответ от TRACER [активный]
Передо мной великое произведение Л. Н. Толстого "Война и мир". В нем широкий охват действительности, где мы видим картины мирной и военной жизни. Автор - великий гуманист, война ему ненавистная. Л. Н. Толстой назвал свое произведение "Война и мир". Действительно, в рома не достаточно полно представлены картины военной и мирной жизни. И здесь есть над чем задуматься.Множество эпизодов романа оставили яркий след в моей памяти. Чем я была поражена в "Войне и мире"? Конечно, объективностью, образностью. Никто не изображал в таком величии и блеске человеческой стойкости и несокрушимости духа, как автор "Войны и мира".Вот заграничный поход. Шенграбенское и Аустерлицкое сражения. Мы видим различные картины военных действий и разнообразные типы ее участников: героический переход" отряда Багратиона к деревне Шенграбен, мужество и героизм русских солдат, прекрасный в своей простоте ротный командир Тимохин, который "с безумною и пьяною решительностью, с одной шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали".А вот другой незаметный герой-капитан Тушин, живущий одной жизнью с солдатами. Он не знает страха. Во время сражения он с горсткой солдат, без прикрытия, поджигает деревню Шенграбен. И его "батарея...не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать стрельбы никем незащищенных пушек". Да, все это героическое. Каков итог проявленное героизма? Мрак, темнота, звуки копыт и колес, "как будто текла мрачнаярека в одном направлении. И среди этих звуков яснее всего были стоны и голоса раненых. Их стоны наполняли собой весь этот мрак". Пожалуй, этим все сказано.Еще больший ужас вызывает Аустерлицкое сражение и один важный момент его -переправа через плотину Аугеста. Здесь солдаты, давя друг друга, стремятся переправиться через плотину, на лед которой беспрестанно шлепаются ядра. Читая эту сцену, испытываешь огромное душевное напряжение, страшно становится от криков ужаса солдат, когда под их ногами и орудиями трещит лед. И вот все кончено: лед рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились, кто вперед, кто назад, потопляя один другого. Аустерлиц стал эпохой разочарований не только для всей России, но и для отдельных героев. Страшная, как и всякая война, уничтожением человеческой жизни, эта война не имела, по Толстому, хотя бы объясняющей ее неизбежность цели. Затеянная ради славы, ради честолюбивых интересов русских придворных кругов, она была непонятна и не нужна народу, и потому завершилась Аустерлицем. Такой исход был тем позорнее, что русская армия могла быть мужественной и героической, когда ей хоть сколько-нибудь были понятны цели сражения, как это было при Шенграбене.И вот 1812 год. Историки позже скажут: "Враг был разгромлен и изгнан. Так закончилась война - агрессивная, захватническая со стороны французов, и народная, защищавшая независимость своей родины". А что стоит за этими словами? Начало война. Отступление русских войск. Страшная жара, засуха, буровато-красная мгла, которая застилала солнце, даже ночью не было прохлады. "Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Подходя к деревне, все бросались к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи".Бомбардировка Смоленска, погибают ни в чем не повинные жители. Бородинское сражение, во время которого французское войско получило смертельную рану.Кутузов, полководец, приказывает оставить Москву, говоря, что все равно заставит французов поверить в силу русского оружия. Он утверждает, что Бородинское сражение было победой. Кутузов прилагает все силы, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.Но читаешь эти эпизоды и не испытываешь никакого ликования. Да и как можно ликовать, когда на перевязочных пунктах "на десятину места трава и земля пропитаны были кровью". Люди с испуганными лицами бегут к Можайску, другие стоят на местах и продолжают стрелять. Путаница, неразбериха. Позиция автора предельно ясна. Он здесь скорбит

Аустерлицкое сражение произошло во время очередной Франко-русской войны начала 19 века, а точнее 20 ноября 1805 года.

В сражении под Аустерлицем, по разные стороны баррикад находились французские войска, и союзные войска Австрии и .

В битве под Аустерлицем сошлись две огромные силы -армия союзников под руководством , насчитывала 86 тысяч человек, и армия Наполеона 73 тысячи.

В Европе складывалась не простоя военная ситуация. Кутузов был грамотным стратегом, и считал, что генеральное сражение только повредит делу союзников.

Михаил Илларионович предлагал отступать на восток, тогда армия французов бы сильно растянулась, а войска союзников получили бы основательно подкрепление.

Австрийцы же горели желанием быстрее освободить Вену от наполеоновских войск, и цена этого освобождения их особо не интересовала. испытывал серьезное давление, и не мог не услышать просьбы австрийцев.

Русские войска выдвинулись вперед, в поисках сражения с армией Наполеона. 16 ноября в местечке Вишау произошло сражение, которое стало репетицией Аустерлицкой битвы.

Конные эскадроны русской армии, имея большое численное преимущество, погнали французов. Наполеон жаждал генерального боя. Ему было важно быстрее закончить войну. Противнику он показывал свою слабость.

Отведя войска к деревне Аустерлиц, Наполеон дожидался войск союзников. Праценские высоты - очень удобное место для ведения боя, Наполеон с легкой руки оставил неприятелю. Гостеприимство Наполеона до начала Аустрелицкого сражения не знало границ.

Аустрелицкое сражение началось рано утром 20 ноября 1805 года. Союзные войска атаковали правый флаг наполеоновских армий. Французы ожесточенно оборонялись, но вскоре начали постепенно отходить в болотистую местность.

Союзники усилили напор, и множество союзных частей оказались в болотистой низине. Центр союзной обороны ослаб. Наполеон готовил ответный удар по Праценским высотам. Французы быстро овладели высотами, а в создавшуюся брешь сразу ринулись французские войска.

Союзный фронт был рассечен на две группы. Теперь армия Наполеона имела все шансы окружить войска союзников на своем правом фланге. Войскам пришлось отходить. Тут уже настал черед другого фланга, того самого, что первым пошел в бой, и оказался в низине.

Войска попали в окружение, но контратака Кавалергардского полка спасла войска на фланге от полного разгрома, многим удалось выйти из окружения. Выходом войск их окружения руководил один из будущих героев Дохтуров. Благодаря ему, многие солдаты и офицеры сохранили свои жизни.

Аустерлицкое сражение стало настоящей катастрофой для русской армии. Союзные войска потерпели сокрушительное поражение. Потери союзников составили 27 тысяч человек (из них 21 тысяча русские солдаты и офицеры), 158 орудий (133 из них принадлежали русской армии).

В сражении под Аустерлицем, получил ранение и Михаил Кутузов. Потери французов были в разы меньше - 12 тысяч человек. Итоги Аустрелицкого сражения были неутешительны. Австрия подписала мирный договор с Францией (Пресбургский мир 1805 года).

Выиграв одно сражение, Наполеон одержал победу в целой военной кампании. Теперь Франция имела огромное влияние на политику стран Центральной Европы.

В романе «Война и мир» история предстает в «лицах и судьбах»; философия истории ощутима в изображении трех крупных сражений: Шенграбенского, Аустерлицкого (война 1805-07 годов) и Бородинского.

Шенграбенское сражение

Исторический комментарий. Шенграбен – деревня в Австрии. Русская армия под главенством Кутузова проделала многокилометровый переход и была ослаблена, ее полки растянуты, поэтому, чтобы выиграть время и усилить армию. Кутузов принял единственно правильное решение: небольшой отряд Багратиона должен был удерживать в течение суток французов, пока армия Кутузова соединится с войсками, шедшими из России. В отряде князя Багратиона – 7.000 человек, у французов – 40.000. Цель русских – спасти армию Кутузова, дать ей возможность соединиться с подкреплением. После Шенрабенского сражения французы начали переговоры о перемирии.

Казалось бы, все обстоятельства были против русской армии в тот момент, когда дано было сражение при Шенграбене: русская армия измотана после длительного перехода, автор с горькой иронией говорит «Всё было исправно, кроме обуви». Что значит это «кроме обуви» для солдат, проделавших такой переход.

Толстой уверен, что поражение или победа в сражении зависят не от занятой позиции, не от продуманного полководцами плана, а от внутреннего состояния солдат, их духа. Объезжая позиции русских, князь Андрей видит, как меняется настроение отряда Багратиона, как поднимаются из глубины души те силы, которые принесут победу: «Чем далее двигался он, тем веселее становился вид войск». Бесстрашие, спокойствие и весёлость русских имела свою причину: солдаты понимали, что только их усилия могут спасти армию Кутузова. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» Это чувство объединило всех. Эта слитность, спаянность не была разрушена даже тогда, когда под шквалом наступления французов отряд Багратиона медленно отступал. Победа, по мнению Толстого, приходит лишь тогда, когда каждый участник боя чувствует себя необходимым звеном общей цепи событий, когда он осознает или чувствует высоту цели, за которую сражается.

Истинным героем Шенграбенского сражения оказался капитан Тушин, с виду такой невоенный, немного смешной, робеющий перед начальством, называющий пушку «Матвевной». Бой преображает Тушина, делает робкого и неловкого человека могучим воином. Именно экстремальная ситуация проявляет в Тушине ум, человечность, мужество. Четыре орудия Тушина представлялись французам главными силами русских, действия батареи Тушина определили успех сражения. Героизм Тушина непоказной, более того, Тушин не считает себя героем, он честно, умело и без лишних слов выполняет свою тяжелую военную работу.

Аустерлицкое сражение

Исторический комментарий. Битву при Аустерлице называют «битвой трёх императоров»: против наполеоновской армии выступили объединенные силы русских и австрийцев. Если при Шенграбене все обстоятельства были против русских, то перед Аустерлицем положение русской армии изменилось: подошла свежая гвардия во главе с императором Александром, которая весь «поход прошла как на гулянье». Однако не было главного: высокой цели, во имя которой можно было не жалеть жизни. Кутузов изначально был противником сражения, однако император Александр, влекомый тщеславными надеждами на торжество, настоял на своем, предложение Кутузова было отвергнуто. Под Аустерлицем русско-австрийская армия потерпела сокрушительное поражение, в сражении был ранен Кутузов. Только левый фланг русской армии под главенством генерала Дохтурова не поддался общей панике. Дохтуров сплотил остатки разбитых частей и пробился из окружения.

Казалось бы, победа несомненна, однако еще до сражения Кутузов говорит князю Андрею, что оно будет проиграно. Незаинтересованность солдат в деле – первая причина поражения, знак его обреченности. Утро Аустерлица начинается туманом, но главное – это туман в сознании, в душах людей: туман тщеславия, честолюбия владеет теми, кто затеял сражение, этот туман охватил даже князя Андрея, лишь в конце над раненым Болконским рассеется этот туман и поднимется огромное, ясное, высокое небо. В душах солдат – туман бессмысленности этой войны и этого сражения, не случайно испуганный возглас: «Ну, братцы, шабаш!» - становится сигналом к всеобщему бегству. Ужас страха превращает войско в бегущую толпу. Таким образом, Шенграбен был победой русских потому, что идея защиты своих собратьев воодушевила воинов, сплотила их; Аустерлиц превратился в катастрофу, потому что не может быть победы без всеобщей захваченности высокой целью.

Аустерлицкое сражение.

«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут идти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.

Под предлогом увода раненых не расстраивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.

"В пять часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно, но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали все лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, все лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.

Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего-то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.

Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших."

"Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники".

"Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.

Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно, в разных промежутках: трат-та… тат, а потом все складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.

Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая вовремя приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.

В низах, где началось дело, был все еще густой туман, наверху прояснело, но все не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас, или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.

Было девять часов утра. Туман сплошным морем расстилался понизу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, все по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другою скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он все еще не начинал дела.

Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и, здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором все кажется возможным и все удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из-за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.

Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые все более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину".

"Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда-то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там-то со знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет предо мной».

Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему все думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется идти впереди войск".

"Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.

«Вот оно!» – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат упало.

– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

И действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым набок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.

«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них. – Зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».

Действительно, другой француз, с ружьем наперевес, подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, все еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.

«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

"Теперь все равно! Уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» – думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять – пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.

В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что действительно в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней налево он видел кого-то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уж не надеясь найти кого-нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, Ростов увидал около огорода, окопанного канавой, двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему-то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову), подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура, показавшись знакома Ростову, почему-то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого обожаемого государя.

«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», – подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова".

«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали, и потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуты побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.

«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь четвертый час вечера и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему, не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», – решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на все еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.

В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что-то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.

«И это я мог бы быть на его месте!» – подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет".

"В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.

Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.

Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.

В шестом часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам".

«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? – было первою его мыслью. – И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да и ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»

Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по-французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.

Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей, стреляющих по плотине Аугеста, и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.

– De beaux hommes! – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.

– Les munitions des pièces de position sont épuisées, sire! – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.

– Faites avancer celles de la réserve, – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).

– Voilà une belle mort, – сказал Наполеон, глядя на Болконского.

Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.

– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и снести на перевязочный пункт!

Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить".

Критическая масса европейского величия

Аустерлицкое сражение, случившееся в начале зимы 1805-го года под неприметным городком в Моравии, способствовало окончательному закреплению за Наполеоном славы величайшего полководца своего времени, а также одного из наиболее выдающихся стратегов и тактиков в мировой истории. Именно эта битва положила начало эпохе Наполеоновских войн и оказала огромное влияние на дальнейший ход европейской истории. Под Аустерлицем в полной мере взошла полководческая звезда Бонапарта, заставившая многие монархии Старого Света почти десятилетие играть по правилам этого великого узурпатора и стратега. Аустерлицкое сражение стало не только блестящей победой французского оружия, но и крушением надежд Александра Первого и Франца Второго на удовлетворение своих геополитических имперских амбиций. Наступал пусть недолгий, но зато яркий час военного гения Наполеона.

Амбициозный план

С целью уничтожения мощной наполеоновской империи в августе 1805-го года была сформирована коалиция из держав Европы в составе России, Австро-Венгрии, Великобритании, Швеции и Неаполитанского королевства. Союзникам удалось собрать значительные силы. Положение Наполеона казалось на первый взгляд безвыходным. Ведь против его империи объединились практически все самые могущественные в военном отношении державы Европы. Но амбициозному плану по устранению с политической карты воинственной империи великого полководца не суждено было реализоваться. Аустерлицкое сражение, наоборот, сыграло роль стартового плацдарма, откуда началось возвеличивание галльского монарха, образ которого в последующем дал пищу творчеству множества литераторов и кинематографистов.

Особенности французской армии наполеоновского образца

Кроме того, что Наполеон противопоставил невиданной по тем временам военной мощи коалиции быстроту своей стратегической мысли и изрядное тактическое мастерство, сама по себе французская армия была очень сильна. В горниле Великой Французской революции родилось новое искусство войны, ставшее на то время откровением для других европейских стран. Наполеоновская армия, рожденная вооруженными силами революционной Франции и сохранившая множество боевых традиций еще республиканских времен, значительно превосходила по боевой выучке, тактической грамотности и военному опыту лучшие полки Европы. Командовавшие ею маршалы были сплошь видными полководцами, одни имена которых наводили ужас на неприятеля и деморализовывали его. С 1789-го года Франция вела исключительно победоносные и достаточно регулярные войны. На такую силу император мог опереться, независимо от численного превосходства противника.

Праценские высоты

Аустерлицкое сражение, предопределившее исход всей кампании, началось 20 ноября 1805-го года. То ли магия имен французских военачальников сыграла решающую роль, то ли что-то еще, но австрийские генералы допустили ряд вопиющих тактических просчетов и ошибок, в результате которых фронт союзных войск оказался максимально разряженным и растянутым на двенадцать километров. Наполеон, сохраняя верность своим стратегическим принципам, совершил обманный маневр, оставив праценские высоты и заняв позиции в поле напротив них, чем откровенно подтолкнул неприятеля к активным действиям. Австрийские войска, которые перешли в наступление, тут же были разбиты хорошо обученной и прекрасно вооруженной кавалерией Наполеона. И тем самым поставили в тяжелое положение своих русских союзников. Несмотря на доблесть, мужество и самопожертвование русских солдат, невзирая на отчаянные попытки генералов Багратиона, Ермолова и Милорадовича выровнять ситуацию, битва была безнадежно проиграна. Ее итогом стало подписание Австро-Венгрией соглашения с Францией, по условиям которого Франц Второй признавал все завоевания Наполеона в Европе. Так Россия осталась в одиночестве в борьбе с агрессивной империей и ее амбициозным монархом.

Литературный образ Аустерлицкого сражения

Описание Аустерлицкого сражения, сделанное пером гениального русского писателя графа Льва Николаевича Толстого в романе «Война и мир», поражает своим вниманием к мыслям героев и тонким пониманием их чувств. Это, пожалуй, самый сильный психологический момент произведения, где неприглядное лицо войны показано не с высоты Олимпа великих полководцев, а глазами людей, которым предстоит положить свои жизни во имя чьих-то стратегических замыслов и политических амбиций. Писатель применил мастерский прием повествования о битве - глазами князя Андрея Болконского. Аустерлицкое сражение в «Войне и мире» показано как основной фактор глобального перелома человеческого мировоззрения. Это один из самых впечатляющих моментов романа, давно вошедшего в золотой фонд мировой литературы.